Камасутра книжника

Пять причин прочесть:

1. «Камасутра книжника» написана в традиционном для Гениса стиле, хорошо знакомом по его другим интеллектуальным бестселлерам («Довлатов и окрестности», «Обратный адрес»). Эту уникальную, выработанную десятилетиями практики манеру письма, отличает ненавязчивую ученость, отточенное остроумие, неожиданные метафоры, постоянный контакт с личным опытом и крутые повороты повествования, не позволяющие читателю отвлечься или тем более заскучать.
2. Текст выстроен как многогранный диалог: обращаясь к читателям прошлого, настоящего и будущего, автор раскрывает универсальные секреты чтения вне времени, пространства и языка.
3. О каких бы жанрах, книгах и писателях ни шла речь в каждом коротком, но интенсивном эссе, Генис увязывает анализ с воспоминаниями о том, как, что, когда, почему и зачем читал.
4. Эта книга полезна не только тем, кто профессионально занимается изучением или преподаванием словесности, но и всем любителям чтения. «Камасутра» нужна каждому, кто ищет ключи к бесконечной библиотеке, обещающей наслаждение длиною в жизнь.
5. «Уроки чтения» Гениса напрочь лишены учительского педантизма. С читателем он говорит голосом старого друга, которого жалко отпускать, пока не закончится беседа в три сотни страниц.

Цитаты:

«Великие учителя литературы, такие как Борхес и Набоков, предлагали нам уроки чтения. Например, Бродский, проведя значительную и далеко не худшую часть жизни за университетской кафедрой, никого не учил писать стихи, лишь читать их, но так, чтобы каждый чувствовал себя поэтом. По Бродскому каждая строка требует от нас того же выбора, что и от автора. Оценив и отбросив другие возможности, мы понимаем бесповоротную необходимость именно того решения, которое принял поэт. Пройдя с ним часть пути, мы побывали там, где был он. Такое чтение меняет ум, зрение, речь и лицо».

«Все семьи не похожи друг на друга, что и делает возможным ремесло Толстого. Оно проявляется в том, что автор швыряет читателя в роман, как Гомер своих слушателей — in media res: „Гнев, о богиня, воспой...“. Так начиналась литература, и так, без оглядки на нее, начинает Толстой — но со второго предложения. Только по нему, утверждал Шкловский, и нужно судить писателя. Первая фраза, надо понимать, может нести служебную функцию. Она вписывает книгу в традицию и указывает на жанр».

«Западные книги перестали быть западными, когда я сам оказался на Западе и смог поместить их в родной контекст, отчего они с ним слились — и померкли. Оказалось, что блеск кумиров был заемным и текст загорался от наших голодных глаз. Выяснилось, что контекст надо не перевести, а перенести — из варягов в греки, от чужих к своим. Лишь задним числом мне стало ясно, что я вырос на зарубежной литературе, уложившейся в отечественную».

«Оставив работу читателю, автор нанизывает слова, словно перебирает четки. Или почки: смысл разбухает, прорастает, распускается сам по себе, без принуждения глагола. Избегая его сужающего насилия, русский язык умеет то, что редко доступно английскому: менять порядок слов. Эта драгоценная семантическая вибрация способна перевести стрелки текста, направив его по новому пути».