До февраля

Пять причин прочитать

1. Новая книга Идиатуллина всегда сюрприз для читателей. На этот раз — триллер о серийном убийце.
2. Новая книга Идиатуллина всегда гарантия для читателей: ирония и динамика, зашитые отсылки, неочевидные цитаты, непрозрачные параллели.
3. Среднестатистический город со среднестатистическими жителями как квест‑рум для социопата — единственного, кто знает правила игры.
4. «До февраля» может одному новичку показаться напряженным детективом, другому — социальной прозой, интересантов ждет непременная романтическая линия, поклонников — узнаваемый авторский почерк и привычный непредсказуемый твист. Никто не уйдет обиженным.
5. Идиатуллин — прозаик и журналист, дважды лауреат премии «Большая книга», остроумный и искусно владеющий словом классик нового времени.

Цитаты

«Писатели обычно страшно прожорливы. Особенно с досады, что водки нет. А, на будущее: нападет писатель — выпить не давай. Сгинешь».

«Публика вскипела, причем только часть невнятным словом, а другая — активным действием, как по команде бросившись к чайному столу. Видимо, многие заинтересованно следили за дрейфом Ани сквозь писательские торосы и отдельные ропаки. Над столом замелькали шерстяные, кружевные, неношеные, заштопанные рукава, из которых торчали столь же разнообразно постаревшие пальцы, с одинаковым проворством расхватывавшие печенье, пакетики с чаем и бумажные стаканчики».

«В хлопанье дверью не было ничего особенного, тем более в здании издательства, пусть и малонаселенного. Набор темпераментов едва ли не превосходил ассортиментом численный состав сотрудников, многие двери поддавались только сильным, и вечерний час на эти кадровые и фурнитурные особенности почти не влиял. Однако синхронизация текста и реальности заставляла напрячься».

«Аня открыла глаза. В глазах плавали светлые пятна. Она не видела, конечно, ни темного переулка, которым они шли, ни начала улицы, ни „зебры“, ни ограды парка, ни кустов, под которыми дергались едва заметные в темноте женские ноги. Дергались они недолго. Рука в строительной перчатке вцепилась в застежку точно такой же, как у Ани, куртки и затащила неподвижное тело поглубже в кусты».

«Аню снова, как вечером у тополя, накрыл холодный безнадежный ужас: я опять в дешевом телемувике, неинтересном и паршиво написанном, но на сей раз это не тоскливая дневная драма про унылую школу, бестолковый универ или трех женщин разных возрастов в однушке‑хрущевке, а дебильный детектив про пыхтящего за углом маньяка. Только маньяк настоящий — был, по крайней мере. А может, и до сих пор пыхтит где‑то. За углом».

«Цыпленок, ну, или динозавр, наверное, сразу забывает ту часть жизни, которую провел в яйце. Это не часть, а просто отдельная жизнь: короткая, сытая, теплая, счастливая и полностью защищенная от любых потрясений известковой или кожистой стенкой. Мир крохотен, удобен и понятен, поза привычна и уютна, знай плечиком поводи, голову перекладывай да сладко дрыхни дальше. А потом эта жизнь кончается. И, чтобы не сдохнуть, тебе приходится проламывать стенку, за которой может быть что угодно: стужа или жара, море пламени или просто море, пустота одинокого гнезда на голой вершине высохшего дерева или бесконечные штабеля полок в инкубаторе. И всё это тебе одинаково незнакомо и чуждо. И может убить. Если ты не убежишь, потому что цыпленок. Если не научишься убивать первым, потому что динозавр. Или Змей».

«Совсем разочаровали литературные премии. Поданные тексты иногда отмечались дипломами со снисходительными формулировками, но ни разу не попали даже в длинный список. А ведь Максим Эдуардович, горевший надеждами, всякий раз тщательно изучал итоги прошлого года и переписывал две повести, современную, „Прикус дьявола“, и „Околицей мирских соблазнов“ про лихие девяностые, так, чтобы они как бы продолжали тему и мотив победителей, а также отвечали теме конкурсов. Сложнее всего оказалось даже не впихнуть отважных контрразведчиков и исламских террористов в версию „Соблазнов“, отправленную на конкурс ФСБ, а сбросить возраст героям „Прикуса“, вырезав при этом особо знойные моменты, чтобы повесть, двинутая на соискание сразу нескольких детлитовских премий, проканала за подростковую. И всё зря».

«Сердце сорвалось и совсем звучной бочкой угрохотало прочь, оставив вместо себя ледяную дыру с дребезжащими краями. В нее не проникал ни воздух, ни мысль, ни возможность что‑нибудь сделать — только морозный ужас».

«Текст, рукопись, в смысле, явно не юный автор писал, но и не очень зрелый человек. Графоманы все‑таки довольно четко по возрасту различаются, я уже поняла. Детишки, если начитанные, очень закручивают фразы, ни слова в простоте, ни фразы без сравнения, и постоянно цитаты, цитаты. А если неначитанные, там наоборот, очень просто и брутально: он пошел и победил, она была красивая. Зрелый графоман как бы поучать начинает, без выпендрежа, но с таким, знаешь, усталым превосходством».

«В чем состоит счастливая сторона родительства, Наташа в детстве представляла себе смутно, но, глядя на вечно хлопочущую мать и ее подружек, подозревала, что не столько в капризных, непослушных и вечно простывающих чадах, сколько в супружестве. В любви, в доверии, в твердом теплом плече рядом, в том малопонятном и манящем, что называли полуматным словом „секс“. В создании собственного отдельного от всех теплого счастливого мира, удобство, благоустроенность и даже населенность которого зависит только от тебя».

«Некоторые двери были распахнуты. За дверями бродили преимущественно неформально, но удобно одетые мужики с пластиковыми стаканчиками. Пара тетенек, впрочем, тоже попалась, но тетенькам как раз лучше было держаться в тени: даже легкомысленные наряды не могли скрыть полицейскую суть — да и быстрые их взгляды почти пугали тем, что сопровождались старательными улыбками».

«Потом что красота в глазах смотрящего, а причины и следствия могут меняться местами. Если долго кашлять, можно вызвать и остальные признаки ларингита. Если сутулиться и кривить лицо, настроение упадет. Если ныть, прятаться и считать себя жертвой, обидчик обязательно найдется».